Следы сюжетов из «Джангара» среди тувинцев на Алтае. — Материалы международной научной конференции: «Джангар» и проблемы эпического творчества. Элиста (в печати).

Богатырские сказки

1. Хвала Алтаю

В стародавнее время,

Во времена, когда еще только возникал Алтай, —

Не то ли было это время,

Когда росла трава белая, как мягкая вата?

На северных склонах гор

Деревья росли, черные, как вода источников, —

Вот какие, говорят, были тогда времена!

На самые высокие вершины

Лег тогда первый лед.

В высоких скалах

Стали появляться ущелья.

Не в те ль времена было все это?

Могучий Алтай!

Когда одно за другим

Возникли дичь и птицы — эй!

И все живое — эй!

Возрадовались десять тысяч живых тварей

Своему Алтаю.

— Стал краше теперь золотой мир! —

Так радовались десять тысяч живых тварей.

Не в те ли времена было все это?

Пять видов животных стали домашним скотом [41].

И сами люди родились впервые.

Это было время,

Когда целиком раскрылся золотой мир.

А теперь перейдем-ка к тому, что касается человека.

2. Эргил-оол

Ааалаяний! Жил однажды маленький мальчик с серой лошадью-двухлеткой, с которой клочьями свисала прошлогодняя шерсть, маленький мальчик с кудлатыми волосами и зубками, как гниды.

Ааалаяний! День ото дня становился мальчик все больше похож на мужа: он рос, как трава, прибавлял в весе, как звери Алтая.

Ааалаяний! День ото дня он становился все более зрелым и разумным. Сделал себе лук из камыша, сделал себе стрелы из ковыля и пристрастился стрелять по ремням [42].

Ааалаяний! А потом он принялся стрелять вверх по взлетающим птицам и вниз по слетающим птицам.

Ааа! День ото дня мальчик все больше становился мужем, день ото дня мир становился все более прекрасным; ааа — каждый день он разбрызгивал жертвы своему великому Алтаю, привязывал жертвенные ленты к его деревьям и возносил ему молитвы. Как знать — вырос он из земли или упал с неба.

И еще была у него сине-серая лошадь-двухлетка, с которой клочьями свисала шерсть, оставшаяся с прошлого года.

Ааалаяний! На третий день прибывающего месяца он ушел молиться алтайскому небу, воскурив ему жертвы. А на четвертый день старого месяца он возвратился домой.

Ааалаяний! Сидел в один прекрасный день мальчик и размышлял: «Разве раньше не говорили: одна-единственная щепка еще не костер, один-единственный человек еще не аил». Поразмышлял так мальчик про себя, а потом поднялся на свой великий Алтай и решил отправиться куда-нибудь.

Ааа! В один прекрасный день взял он своего серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти и поехал без седла, устремив взгляд прямо на север; и, оказавшись довольно высоко, увидел он какое-то завихрение, столбом поднимавшееся к небу. Если подумать, что это пыль, то скорее это похоже на дым; а если подумать, что это дым, то скорее это все же похоже на пыль.

Увидев это завихрение, мальчик задумался: «Ну как же я выгляжу: конь, на котором я еду, без седла, в руке моей никакого оружия».

Ааалаяний! Поскакал мальчик дальше и приехал к жалкому джадыру из сена. Переночевал там и снова поскакал, не меняя направления. Так он и ехал, а когда поднялся на Серый Холм Договора, до которого добрался еще накануне, и оглянулся — столб дыма, тот, что он уже раньше видел, приблизился.

«Ааалаяний! Если мне туда не поехать, то кто-нибудь, кто видел меня, решит, конечно, что я испугался», — размышлял он. Но вознамерившись ехать туда, мальчик подумал: «Проклятие, когда ты таков, что сил еще не хватает, как же это тяжело!» Так сидел он, раздираемый противоречивыми мыслями, но, хоть и тяжело было, он все-таки решил наконец: «Нет, черт побери, пристало ли человеку бояться смерти? Чем бы все ни кончилось, поеду!» Сел он на своего сине-серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти и быстро поскакал к тому месту, где вздымался столб не то дыма, не то пыли. Когда мальчик скакал туда, его сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти вдруг остановился — а как ему было не остановиться?

Мальчик удивился, спешился, только взглянул на сине-серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти, как сине-серый двухлеток заговорил.

Ааа! Губы двухлетка, похожие на крышки казана, вытянулись, и он начал говорить:

— Ааа! Ты, мальчик с зубами, как гниды, и кудлатой головой,

о чем ты думаешь, куда направляется? — так спросила его лошадь.

— Ааа! Я еду туда, хочется мне посмотреть на это завихрение, похожее на пыль, если подумаешь, что это дым, и похоже на дым, если подумаешь, что это пыль.

— Ах, как ты можешь отправиться туда, ты, малыш из малышей, ты, мальчишечка, мясо которого еще не стало мясом, кровь которого еще не стала кровью, — так сказал сине-серый двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти.

Ааалаяний! Когда сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти сказал так, мальчик задумался и не знал уже, что ему делать.

— Ах, мой мальчик, — сказал сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти, — где же твое седло и сбруя, без них ты не сможешь скакать на мне. Где же твое оружие, без него ты не сможешь ведь схватить врага! Каково имя твоего отца, каково имя твоей матери? И какова кличка лошади, на которой ты едешь? И как зовут тебя самого? Какова цель, к которой ты стремишься? Где дорога, по которой ты отправишься? Если тебя спросят об этом, что же ты тогда ответишь?

Так сказал его конь, сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти.

«Ааалаяний! Тут и правда есть о чем подумать», — сообразил мальчик. Стал он размышлять, получил благословение от всех четырех копыт своего сине-серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти, расстелил полу своего халата и стал ему кланяться этот мальчик. Ааа — тут взглянул его сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти вверх и чихнул; потом взглянул вниз и чихнул; и из одной его ноздри выпало полное снаряжение коня — седло и сбруя, а из другой ноздри выпали стрелы и лук — полное снаряжение, необходимое для того, чтобы отправиться на место боя, сбросил мальчику его сине-серый двухлеток.

Ааалаяний! Мальчик вскочил, надел на своего сине-серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти седло, натянул туго двадцать пять подпруг, надел ему на голову недоуздок и узду — и все как раз подошло сине-серому двухлетку.

Ааа! Лук в черных пятнах, колчан со стрелами прикрепил он себе на бедро, и вооружение так подошло мальчику — ай-яй-яй-яй!

Ааалаяний! На голове мальчика еще был тот пушок, с которым родила его мать. Его кудлатая голова была все еще такой же, как и всегда. Ааа — сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти стал покусывать там и сям и съел весь пух с головы мальчика. А теперь сине-серому двухлетку с клочьями прошлогодней шерсти настала пора нарекать имена, и он обратился к своему мальчику:

— Теперь пришло нам время дать друг другу имена. И ты дай мне имя Сине-серый двухлеток с клочьями прошлогодней шерсти, одаренный при рождении двадцатью пятью умениями предсказывать будущее. А себя ты можешь назвать Эргил-оол, родившийся с зажатыми в кулаке кончиками сердец двадцати пяти настоящих мужчин из двадцати пяти разных краев, родившийся с зажатыми в кулаке кончиками сердец десяти настоящих мужчин из десяти разных краев, тот, отец которого — Небо, а мать — Земля. — Вот какое имя дал ему его Сине-серый двухлеток.

Ааалаяний! И сказал тогда мальчик:

— Получилось, кажется, очень метко! — и вскочил на своего сине-серого двухлетка с клочьями прошлогодней шерсти, одаренного при рождении двадцатью пятью умениями предсказывать будущее, опоясался, надел лук и стрелы, и с этого дня родился он как славный герой.

Ааалаяний! Теперь пожелал он узнать, что же все-таки случилось, и отправился туда, где вздымалось что-то похожее на пыль, если подумать, не дым ли это, и похожее на дым, если подумать, не пыль ли это.